Главный редактор «Эха Москвы» о давлении Кремля на интернет-бизнес, Эдварде Сноудене, Илье Азаре, ситуации на Украине и Instagram
TJournal: На прошлой неделе состоялась встреча интернет-бизнеса с первым вице-премьером Игорем Шуваловым, и вы её организовывали. Зачем это было и до чего обсудили?
Венедиктов: У Комиссии РАЭК по интернет-СМИ действительно состоялась встреча с Шуваловым. Это не первая подобная встреча — мы уже встречались с людьми, которые близко к интернету определяют политику или понимают в ней. За этими завтраками, которые теперь, я надеюсь, будут постоянными, мы пытаемся донести точку зрения консолидированного интернет-сообщества о тех угрозах, которые возникают в связи с законодательными инициативами и правоприменительной практикой.
Между праздниками будет еще одна встреча с господином Шуваловым, теперь официальная, думаю, в Белом доме, куда мы придём уже с выработанными предложениями в письменном виде — лидеры интернет-СМИ, а не только Комиссия РАЭК. Будем говорить и доказывать, что те законы, которые принимаются, во-первых, плохо подготовлены, а во-вторых, заставляют Россию терять конкурентное преимущество, которое она имеет в некоторых стратах этой индустрии.
Это нормальная работа лоббистов, и о некоторых встречах я вам рассказывать не буду.
О некоторых встречах с Шуваловым?
Почему с Шуваловым? С людьми, которые принимают решения и влияют на развитие интернета в нашей стране.
Можете перечислить компании, которые участвуют?
Google, «Яндекс», Mail.Ru, Интерфакс, РИА Новости, «Афиша-Рамблер», «Газпром Медиа» — те, у кого есть бизнес-интересы в этой отрасли.
И какие конкретно законы влияют на бизнес?
Все законы, которые принимаются относительно интернета, влияют на бизнес. Сейчас тренд негативный, репрессивный, поэтому они влияют в сторону ухудшения бизнеса. Заметьте, мы не говорим про свободу слова: мы представители бизнес-компаний, и мы объясняем господам, которые влияют на законодательную теорию и практику, что эти решения — сырые, неподготовленные, ухудшающие инвестиционный климат. Вот, собственно говоря, наша задача, — мы обычная лоббистская группа.
Интересен выбор времени этой встречи. Связано с каким-то конкретным законом?
Нет, это накопилось. Это связано, во-первых, с графиком первого вице-премьера. Я вам могу сказать, что предыдущие встречи были с первым замглавы администрации Вячеславом Викторовичем Володиным, их было две. Это связано с их загруженностью, с наличием крупных интернет-игроков в Москве, с возможностью организовать это, ну и, естественно, последняя законодательность Государственной думы — в частности, за последние шесть месяцев внесено 25 законов по интернету, два принято, два отвергнуто.
Нам кажется, что философия государства в этом смысле неправильная, и мы пытаемся представителю государства это объяснить и показать, что бизнес, который приносит от 2 до 5 процентов ВВП, — это серьёзный бизнес, не надо его рушить.
Шувалов понимает в интернете лучше, чем Медведев?
Шувалов отвечает за направление, связанное с интеллектуальной собственностью. Он представлял Россию в Восьмёрке. Мы считаем, что это тот человек, который может влиять на правильное и неправильное понимание развитие интернета как бизнеса и как среды обитания.
То есть, здесь речь идет о правоприменении и законах, а то, что обсуждалось с Володиным — это конкретно свобода слова и медиапространство?
Нет, с Володиным тоже обсуждалось всё, начиная от свободы слова и заканчивая покупками через Ozon и Amazon и тарифной политикой, применяемой правительством. Господин Володин, на мой взгляд, понимает угрозы и проблемы. У него, безусловно, своё видение, но он, как и Шувалов, готов нас выслушать, и там, где они готовы содействовать нам, они содействуют.
Инициатором этих встреч были вы, и всё это так выглядит, будто вы единственный человек, который может служить точкой соприкосновения между властью и интернет-сообществом.
Это не так, но вы должны понимать, что и господин Володин, и господин Шувалов знакомы со мной — в отличие от тех, кто работает в бизнесе — уже около 20 лет. В своё время мы были на «ты», и продолжаем во внеслужебной обстановке обсуждать разные проблемы.
Неформальная встреча с Шуваловым в «Кофемании» (фото Олеси Рябцевой)
Мне доверяют в том смысле, что я привожу на встречи людей, которые могут изложить позицию индустрии, а индустрия мне доверяет, потому что я могу пригласить этих людей на неформальную закрытую встречу, которая поможет если не решить проблему, то понять друг друга. Я думаю, что таких медиаторов в России много.
Это такой публичный сигнал от власти, что они готовы на диалог?
Я не думаю, что власть воспринимала это так, это скорее сигнал не обществу, а индустрии, что нас готовы слушать. И конечно, я благодарен, что мои влиятельные друзья готовы сотрудничать с бизнесом.
Конкретно РАЭК, который себя позиционирует как организация, которая занимается проблемами интернета, — что они делают вне рамок этих встреч, чтобы лоббировать интересы?
Не знаю, это к ним вопрос. Я считаю, что они делают плохо и мало, о чем я сказал на РИФе, и Сергей (Плуготаренко, глава РАЭК — прим. TJournal) очень сильно обиделся. Я не знаю, что они делают, но вижу, чего они не делают — они не вступают в контакты с теми людьми, которые принимают решения. Я считаю, что это разрыв поколенческий, разрыв в менталитете. Я ментально принадлежу к поколению господина Путина, а по бизнесу я принадлежу к поколению интернета. И в этом смысле я коммуникатор, я организую площадку для дискуссий.
Есть в правительстве хотя бы один человек, который потенциально может лоббировать интересы интернет-общества?
Конечно, в правительстве это люди, прежде всего, экономического блока.
На самом деле, у меня было несколько очень интересных разговоров за рубежом — мне устроили встречу с одним из руководителей контрразведки одной европейской страны. И он мне сказал: «Мы не будем зажимать интернет, потому что именно из свободного интернета мы понимаем, где террористические угрозы, где наркотики. Если мы его зажмём, мы этого просто не увидим». Эта логика мне понравилась. А если вместо того, чтобы изучать угрозы, их зажимают и загоняют в подпол — это неправильная позиция, с моей точки зрения.
То есть, вы считаете, они просто не понимают, как функционирует интернет?
Мне кажется, да. Недопонимают ту пользу, которую можно извлечь из этого ресурса.
А здесь нет какого-то чувства страха: вот сидят люди другого поколения, не понимают феномена и считают, что можно просто запретить?
Я бы не приравнивал непонимание к чувству страха и не делал из них дурачков. И как раз эти встречи, когда они глаза в глаза видят новое поколение, а не просто подготовленные вопросы, тем более, что это такая…
Дискуссия?
Можно и так сказать.
Трёп?
Да, можно и так, но он очень полезный. И я очень надеюсь, что нас услышали и поняли, что есть другая аргументация, другая система координат, которую можно имплантировать в их систему и извлекать пользу, а не вред.
Можно сказать, что Роберт Шлегель, например, адекватно отвечает интересам отрасли?
Скорее, Сергей Железняк, но есть политический тренд, который они как депутаты вынуждены обслуживать. Есть партийная дисциплина. Я считаю, что такое отношение к интернету увеличивает угрозы для моей страны — угрозу технологического отставания, угрозу выдавливания интеллектуальной собственности, — поэтому я с этим борюсь, как могу.
Вы говорили про РИФ, там было что-то сказано по поводу Премии Сноудена.
Совершенно верно. Мы давно говорили, что нам нужна премия интернет-СМИ, и с этим выступил Сергей Оселедько, глава «Нотамедиа». У нас есть Комиссия РАЭК, и мы начали учреждать.
Понятно, что премий сотня, надо выделиться, продать хорошее название. В той же «Кофемании» родилась идея: давайте присудим имя Ассанжа. Я сказал, Ассанжа не надо, он совсем не имеет отношения к журналистике. Кого можно ещё? И кто-то выболтал имя Сноудена. А потом моя помощница организовала нам согласие господина Сноудена на то, чтобы премия была его имени. Это первый шаг, в дальнейшем мы, конечно, предложим ему войти в жюри.
Просто есть же история с университетом в Шотландии.
Да, он ректор университета в Глазго, совершенно верно.
Но он никогда не будет принимать участие в нём, и скорее всего, даже никогда его не посетит.
Знаете, я не студент университета в Глазго, меня это совершенно не волнует. Мы про себя, любимых, а не про Сноудена — мы понимаем, что премия именно Сноудена привлекает внимание другой прессы. Мы ровно так и сделали.
Другой — в смысле зарубежной?
В том числе.
Сноуден же выступал во время прямой линии с Путиным. Это вообще какой-то медиа-опыт за гранью, по-моему.
А по-моему, это прикольно.
Это прикольно, в том смысле, что это нестандартно.
Владимир Владимирович в этом плане приколист, любит такие истории. Понятно, что это было согласовано.
То есть, теперь это наш герой?
Почему, там не только герои, но и антигерои выступали. Господин Сноуден оказал Российской Федерации бесценную помощь в раскрытии способов получения частной информации Агентством национальной безопасности США. Вы же понимаете, что у РФ приблизительно такие же возможности и такие же способности, и она делает то же самое, что и АНБ, и мы теперь знаем, что делает Российская Федерация. Он рассказал про АНБ — рассказал про нас, спасибо ему большое.
Но в ходе прямой линии Путин же это опроверг?
Ещё бы он соглашался. Он отрицал и что российские войска были в Крыму, потом поправился. Так бывает.
На той же встрече был «Яндекс»: на них сейчас несколько раз наехали, и не очень понятно, из-за чего — то ли из-за того, что они проявили активность по поводу закона о блогерах, закрыв рейтинг, то ли еще из-за чего-то.
Я думаю, это борьба за бизнес. Я напомню, что их золотая акция в «Сбербанке». «Яндекс» — прибыльная компания, хорошо котирующаяся, быстро развивающаяся. Вы не хотите её забрать? Я хочу, но у меня нет ресурсов.
Национальная поисковая система — это очень сильный бизнес. Кто-то хочет купить его.
Но тут президент уронил её на миллиард долларов, и мой ресурс уже стал лучше. Масса людей хочет его купить, я думаю, ну и заодно оказать услугу президенту и поставить «Яндекс» под контроль.
То есть, заново начинает развиваться история с не реализованным в то время сценарием «ВКонтакте», когда немного медийно додавили и в итоге продали?
Можно сказать и так, но история заключается в том, что там не только политическая составляющая контроля, но и бизнесовая.
Просто Волож заявлял, что они собираются экспортировать технологии и ищут точки за рубежом.
Об этом надо говорить с Воложем, это не моя компания, я её пока не купил. Вот когда президент еще на пару миллиардов её уронит, уже можно будет торговаться.
«Яндекс» в конце прошлой недели открыл факультет компьютерных технологий в Вышке, и председатель наблюдательного совета как раз Володин. Как это соединяется?
Легко. Я познакомил господина Володина с Воложем, и после этого Володин ездил в «Яндекс», посмотрел, как работает компания. Но самое интересное другое — все забывают, что господин Володин в своё время был бизнесменом, он понимает бизнесовые подходы, и для него гораздо интереснее купить, чем закрыть. И в этом смысле я не вижу противоречий.
То есть, это тоже прибыльный проект?
Ну конечно.
Аркадий Волож проводит Володину экскурсию по «Яндексу», сентябрь 2013
Хорошо, давайте вспомним про Азара. Вы говорите, что он крайне неприятный человек, но при этом крайне полезный.
У меня половина журналистов крайне неприятные. А уж Леся (Олеся Рябцева, личная помощница Венедиктова — прим. TJournal), которая мной командует, мои помощники, которые мной вертят, — крайне неприятные люди. Но они чрезвычайно полезны.
В бизнесе надо так: если человек полезный и эффективный, изволь мириться с его дурным характером и дурными привычками. Понимаете, когда юная дева меня учит Инстаграму, в общем, обидно: я человек состоявшийся, но я хочу этим овладеть и слушаю.
А что Азар-то делает плохо?
Он наоборот все делает хорошо, просто до этого он сильно не любил и критиковал «Эхо Москвы». И, кстати, продолжает это делать. И все считали, что, конечно же, я не предложу ему работу. Конечно же, я предложил.
Он заявлял, что он не в штате.
Он внештатный корреспондент сайта, но с ним будет заключен договор. История длится из-за наших бюрократических историй — со мной тоже не заключён договор, я больше месяца работаю бесплатно. Тот договор истёк, а этот еще не подписан.
Азар работает, получает оговоренную зарплату и оговоренные командировочные, и я вообще не вижу, какая разница читателям, какие договорные отношения связывают, например, меня и Латынину. Она выходит и говорит, а получает она деньги или нет, 20 копеек или 20 тысяч рублей, — какое дело читателю, если она делает это качественно. Поэтому для меня нет проблемы Азара. Если Азар найдет другую работу и уйдёт, ну что я могу сделать.
А как политический активист он не несет рисков изданию, как для «Ленты.ру»?
Я не вижу его политического активизма, никакого. То время, пока он работает на Украине, я им крайне доволен. Мои коллеги, штатные журналисты, несут больше политического активизма, чем Азар, он профессионально делает свою работу.
Послушайте, я одновременно веду переговоры с Собчак и с Канделаки — это люди, которые будут повышать капитализацию моего сайта, моего радио. Я акционер, я получу дополнительные деньги. У меня есть люди, чьи взгляды я не разделяю совершенно, мое дело — для моих акционеров и для себя повышать капитализацию, для этого я приглашаю талантливых людей.
Я понимаю, просто после того, как закрыли «Ленту» и уволили Азара, создавалось ощущение, что ему выписали волчий билет в профессию, и у вас он оказался только из-за ваших исключительных отношений с властью.
Да, ему выписали волчий билет в профессию, но я ни с кем не оговаривал приглашение Азара на работу, это моя компетенция. Я первым сформулировал предложение, он думал четыре или пять дней, а потом я получаю смску «Я созрел». Я тут же набрал опять — и понеслась. Так работает «Эхо Москвы».
А что у вас со статистикой сайта? Растёте?
Вот, сейчас посмотрим счетчик Mail.Ru, потому что почти у всех счетчик «Мэйла», только у «Ленты» стоит «Рамблер». Поэтому мы меряемся по тем счетчикам, которые у нас общие.
Задача была обходить считанные позиции — для рекламодателя это важно, но и для гордости тоже. Вот известные ресурсы, которые крупнее, чем мы. Мы обошли Newsru.com, что было очень тяжело, обошли РИА Новости. «Газета.ру» сама [упала], тут нет нашей заслуги, и если вы сейчас посмотрите «Новости и СМИ» сегодня, мы видим в топе РБК, «Ленту» и «Эхо Москвы».
Как ты можешь доказать, что входишь в топ? У нас есть рейтинг разных счетчиков. Ты не знаешь, как они считают, но ты смотришь по нескольким счетчикам, как ты продвигаешься. Когда я поставил такую задачу в декабре 2009 года, когда сайт начал расти, мы составляли от «Ленты» по визитам 22 процента. В трех зимних месяцах у нас было 62 миллиона, а у них 280 миллионов. Это называется «с позиции лёжа», когда ты в 5–6 раз ниже и всё, кранты. И дальше каждый год мы наращивали эту историю.
В результате, три зимних месяца 2013–2014 годов — это ещё когда была старая команда «Ленты» — у нас 372 миллиона, у них 484 миллиона, это 76,7 процента. За пять лет мы сократили разрыв очень сущностно. Если говорить об униках, ситуация была получше, было 39 процентов, а сейчас 57,8 процентов. Поэтому когда говорят, что «Эхо» маленькое, а «Лента» большая — да, но тренд наш. Был наш, потому что новые команды сравнивать уже невозможно, там уже другой продукт. Но это предмет гордости моей — значит, нас больше читают.
Что с перестановками в совете директоров и выборах главного редактора? Там было какое-то напряжение.
У меня каждые пять лет напряжение. У нас главный редактор должен иметь доверие двух категорий — журналистов и акционеров. Журналисты — это журналистское собрание, они тайным голосованием выбрали меня. Акционеры — две трети «Газпром», одна треть мы, журналисты. Вот вся история, и в результате они утвердили меня.
Но пока не подписан договор?
Пока нет, но с точки зрения Трудового кодекса устная договоренность означает, что я нанят.
Я работаю, но бесплатно, и мне интересно, сколько это будет продолжаться. Скоро меня мои сотрудники будут содержать.
Как пресловутый Стив Джобс, который получал один доллар в год?
Да. Ну в принципе, я могу себе это позволить. Азар плюс один доллар.
Вы Азару платите из личных?
Нет, эта история заключается в том, что в стране кризис, рекламный рынок сокращается, и когда я написал представление на Азара генеральному директору совета директоров, мне дали понять, что денег на новых работников нет. Тогда я написал второе письмо с просьбой сократить мою зарплату на зарплату Азара и нанять его.
Расскажите по поводу твиттер-интервью с аккаунтом Госдепа на Украине. Что это было, как оно было организовано и зачем?
Затем, что это интервью было процитировано всей мировой журналистикой с упоминанием «Эха Москвы», что подняло нашу капитализацию на следующий уровень.
Из-за формата?
Нет, из-за того, что госпоже Псаки (Дженнифер Псаки, официальным представитель Госдепартамента США — прим. TJournal) был задан вопрос: «Будете ли вы вводить санкции против президента Путина?» На что госпожа Псаки, которая дважды была пресс-секретарем сенатора Обамы, ответила: «Нет, до господина Путина у нас еще много людей, против которых можно ввести санкции». Конец цитаты. И тут я понял, что интервью состоялось, как Ларри Кинг после интервью с Путиным. Всё, мы вошли в историю.
.@UkrProgress Газета Times написала о возможности введения санкций лично против президента Путина. Рассматривают ли США такую вероятность
— Alexey Venediktov (@aavst) April 21, 2014
.@aavst Рассматривается ряд лиц, еще много лиц, против кого можно ввести санкции, прежде чем мы будем обсуждать президента Путина.
— Прогресс для Украины (@UkrProgress) April 21, 2014
А история была простая — нам посольство прислало письмо с предложением провести твит-интервью с Псаки. Мы не знали, как делать такое интервью, но и они тоже не знали. Решили попробовать на Госдепе, там сидело 4 человека, и здесь сидело 2 человека, и мы так двуязычно общались.
У них просто очень странный твиттер, его все очень критикуют за непрофессионализм.
Мне кажется, мой твиттер страннее.
Ваш еще страннее, да, но у вас неофициальный личный твиттер, а у них государственная организация.
Ну, это их выбор. Интернет — это такая зона.
Я о том, что они могут делать ошибки в слове «Россия».
Я тоже иногда делаю ошибки, потому что в Твиттере это не имеет значения.
Вы следите за тем, как МИД наш ведет себя в соцсетях?
Мы получаем от этого удовольствие и даже, зная и одних, и других, слегка заводим эту историю, звоним и говорим: «А вы видели твит против вас? Ответьте!» — и ба-бах! Они отвечают. Это работа журналиста. Наш МИД ведет себя более адекватно с точки зрения соцсетей. Есть элементы провокации, анонимности, но все же более адекватно. Но адекватность — это понятие субъективное.
По чьей инициативе проходит такое активное участие в соцсетях у МИД?
Сергей Викторович Лавров.
Он сам же человек не интернета?
Но он дал добро на это, и он за этим следит.
Подпись Венедиктова: «Лавров — маловато будет. Я — нам хватит»
Это говорит о том, что и на уровне Лаврова в российском правительстве понимают, что нужно участвовать в соцсетях?
Ну, есть люди из правительства, которые уже в соцсетях, хотя и с ограничениями — господин Рогозин, господин Дворкович.
Медведев?
Дмитрий Анатольевич формален, а я о том, кто более соответствует духу соцсетей. Рогозина, Дворковича мы читаем и цитируем. Дворкович в последнее время, правда, стал менее активен.
Вы летали на Украину несколько дней назад, проходили контроль. Как там все это проходит после закрытия границ?
Очень легко. У меня весь паспорт в украинских штампах, за последние три месяца я там был раз пять или шесть. Сказал пограничнику, что я на конференцию, — и все, прошёл.
То есть, это миф о закрытых границах?
Ну, мы не слышали, чтобы кого-то остановили, а самолёт был полон. У погранцов это называется «двойная линия». Наоборот, это когда мы прилетали сюда с Украины — вот это было приключение.
Мы прилетели в Пулково, в Петербург, вышли в каком-то пустом крыле, там стоят рамки для проверки багажа — внимание, мы прилетели в свою страну. Дальше вы становитесь в очередь к пограничнику, который сканирует ваш паспорт. Весь самолет к одному пограничнику, это минут 35. Потом мы выходим в общий зал и становимся на погранконтроль, как люди, прилетевшие из Колумбии. Но проверяют нас, прилетевших с Украины.
А на самой Украине что происходит?
Там серьезное гражданское противостояние, оно началось не вчера и не позавчера, а, я бы сказал, в декабре. Как раз в декабре я говорил о гражданской войне там, на Украине, и был осмеян и майдановцами, и антимайдановцами. Говорил, что главная угроза — это создание параллельных органов власти: тогда они возникали на западе Украины, а сейчас они возникают и на востоке, и уже никаких «ха-ха» нет. Мое базовое историческое образование дает мне возможность смотреть если не глубже, то шире, и я прекрасно себе представлял, к чему это может привести. И, к сожалению, оказался прав. И мы как соседи туда, безусловно, подливаем бензинчика.
А то, что начало происходить в Славянске, стало толчком — к чему?
Ещё ни к чему, это элемент эскалации. Это середина лестницы, подниматься или спускаться по которой все стали гораздо раньше — когда не увидели угроз, наломали ошибок и продолжают это делать.
В феврале я был на Майдане и видел сотни грязных, потных, вонючих мужиков, которые там стоят месяцами. «Беркут» такой, и эти такие же. И обязательно должна была пролететь искра. Я думаю, команда стрелять была, но вероятен шанс, что первые выстрелы были от сдавших нервов. Потому что люди там не видят семей, ругаются, их бьют, в них летят камни — это когда-нибудь должно было во что-то вылиться. В Славянске — то же самое. Люди еще немного продержатся, а потом у кого-то сдадут нервы, даже если не будет приказа. Эта ситуация — бесконтрольная. И кончиться это хорошо не может.
Но Путин же не говорил, что они собираются дальше Восточную Украину присоединять.
Я не Песков, истинных мотивов президента я не знаю. Вы представьте на секунду — произошло столкновение, десяток-два-три трупов. Выходит площадь, две тысячи человек, не больше: «Путин, спаси нас!» И что должен делать президент Российской Федерации?
Ну, он должен своих военных защищать, наверное, а не граждан Украины?
Вот поэтому не вы президент, а он.
А что там делал Ходорковский?
Ходорковский собирал конференцию, он считал, что невозможна война между Россией и Украиной. Он считает, что понимает, как может разрулить кризис. Безусловно, его встречи с двумя главными кандидатами на президентский пост — это он высказывал свое мнение, свою позицию, как себя вести. Он же очень эффективный менеджер.
Есть же два типа аналитиков: аналитики-интуитивисты, вроде меня, которым кажется, а есть аналитики-счётчики. Вот он высчитывает всё, хорошо считает. Думаю, его точка зрения была интересной.
Было же видео, где его не пускают куда-то — это провокация?
Ну, там стояли люди, говорившие: «Ты предал страну». Какую страну он предал? Понятно, что это люди наученные. Они украинские граждане, стоят под российским флагом, — так они тоже предатели! Представьте, если бы Навальный поднял над мэрией американский флаг, или албанский, или венесуэльский.
Что дальше будет с Навальным?
Я не знаю, я не только не Песков, но и не Ведута.
Знаете, я понимаю, что это бред, но я тут подсел на американские сериалы и смотрю сериал «Хорошая жена», про юристов. И там есть решение суда, которое выносят по отношению к подследственному генеральному прокурору, и он не имеет права ни с кем, кроме семьи, встречаться, не имеет права получать электронные письма, он с браслетом и не может выходить из дома, — я был в шоке, чисто про Навального история. Значит, такие решения возможны.
Но это временное решение, и дальше посадка?
Ну, можно же продлевать срок расследования до старости.
В данном случае выход у него один, эскалировать конфликт и пытаться вывести людей? Или что?
Я не Анна Ведута.
Хорошо, давайте поговорим по поводу Instagram — будете вы его заводить или нет, и что в нем будете делать.
Вчера мы с Лесей обсуждали этот вопрос, и она мне объяснила философию. Если я не понимаю философию явления, я в нем не участвую — например, я не понимаю пока философию Facebook. Долго не понимал, зачем мне Instagram, если я игрок в Twitter, у меня четверть миллиона подписчиков, и мне вполне хватает. Но мне было подробно объяснено, и мы будем ещё обсуждать линию, потому что я публичный человек и должен вести там некую линию, у моего Instagram должна быть некая идеология.
Я, конечно, могу строить линию «селфи со всеми великими», и это будет хорошо, но это только часть истории. Истории со встреч с этими людьми, сущностные, без текстов, — это вполне возможно, мне только нужно понять, как фото кадрировать и все остальное. Потому что я сам всё это веду, — имею в виду Твиттер, — получаю от этого удовольствие и не хочу лишать себя удовольствия, которое, возможно, будет от Instagram.
И как вы относитесь к инстаграму Тины Канделаки?
Ну как, забавно. Это Тина Канделаки, она лепит такой образ. Занимается пиаром.
Она же не собственным пиаром занимается, пиарит компании вроде Ростеха.
Человек зарабатывает деньги, вполне законно. Я считаю, что это правильно.
При помощи Инстаграма и цитат? Это же неэффективно.
Какая разница, это же инструмент в данном случае. Посмотрим, будет ли у меня эффективно. Надо пробовать.
Вы будете там просто продвигать себя?
Вы думаете, меня надо продвигать?
Для той аудитории, в которой существует Инстаграм, наверное.
Что же это за аудитория? Послушайте, у меня миллионы слушателей, сотни тысяч подписчиков, — что мне прибавит Инстаграм? Проверим.
Людей, которые не слушают радио.
А зачем мне продвигать себя? Я же не собираюсь избираться, не собираюсь проводить митинги, мне это зачем?
В этом и вопрос, зачем вам нужно в Инстаграм.
Чтобы девушке сделать приятно. (показывает на Лесю — прим. TJournal)
Олеся Рябцева и Алексей Венедиктов
Вот это уже аргумент. У меня остался один вопрос классический: с каких трёх сайтов вы начинаете свой день?
Я начинаю день с Твиттера, потому что я считаю, что новости в Твиттере оперативнее, плюс они короткие, и я быстро их просматриваю. Я смотрю собственный сайт, безусловно; смотрю Newsru.com, смотрю сайт «Заголовки.ру». Это сайт, который публикует заголовки статей в печатной прессе. То, что в Твиттер не попадает, — то там.
Зачем? Быстро просканировать все СМИ?
Да, так и сканирую, они все в одном месте собраны.
Святая троица
Сайты, с которых Алексей начинает каждое утро
Twitter, сервис микроблогов
Newsru.com, новостной сайт
«Заголовки.ру», обзор бумажной прессы
© TJournal
